— Там наш дом, — показал Чаплин и, словно желая поскорее договорить то, о чем не хотел говорить дома, спросил:
— Мою тему кто-нибудь продолжает?
— Я же говорил: Гриша. Это часть его докторской. Понимаешь, не он, так другой. Ведущая тема лаборатории. Кто-то должен был взять ее завершение на себя.
Чаплин мельком взглянул на солнце, которое стояло совсем низко, и его глаза погасли, когда он обернулся к гостю. Похоже, что перегорел волосок электрической лампочки, накалившейся сверх меры и как бы вложившей в эту вспышку все возможности, рассчитанные на долгую службу.
Все-таки Потин не мог представить себя на его месте. Осесть вот так, на годы. «Нет, — убеждал он себя, — это не только обстоятельства, но и какая-то инертность, покорность судьбе. Ведь он был способнее других, удачливее любого из нас».
— Гриша? — переспросил Чаплин.
— У него теперь своя лаборатория. Получил уйму приборов. Кстати, Леша, вскоре после того, как ты уехал, начали организовывать международный научный центр.
— Вовремя уехал, — пошутил Чаплин.
— Приезжали японцы, интересовались, передавали тебе привет. Помнишь, те двое, из университета?
Он говорил все это специально для того, чтобы раздразнить Чаплина, растрясти его, вырвать из спячки, вызвать в нем зависть и интерес. Он говорил так, словно рядом с ним шел не бывший товарищ по работе, а выпускник университета, в котором он обнаружил вдруг талант и теперь считал своим долгом развить и поддержать его. Для Потина было вполне очевидно: тот, кто испытал счастье пусть даже маленького, пустячного успеха в их деле, навсегда будет отравлен им, и ничто в жизни не сможет ему заменить это счастье.
Они вышли на дорогу, ведущую к дому.
— Вот что, — сказал Чаплин, остановившись. Его лицо снова сделалось таким, будто он перестал как следует узнавать Потина. — Ты при жене… Словом, она… Ты знаешь.
Если осень была для сада лучшим временем года, то закат, который все это время мог наблюдать Потин, был едва ли не лучшим временем дня. Сначала сад замер в предвечерней истоме, деревья засветились последним светом, воздух застыл, и в природе вылезло наружу все, что было в ней грустного, разнеженного, сентиментального. Но чем ближе к вечеру, тем спокойнее становилось вокруг. Сад уже вошел в ту пору своей жизни, когда давно миновал весенний лихорадочный рост веток, неуемное стремление каждой травинки, всякого деревца утвердиться, вытеснить других и занять свое место под солнцем, а потом своим цветением привлекать внимание пчел, бабочек и людей, — когда все это было отодвинуто в прошлое пришедшей зрелостью, новыми заботами о том, какой будет зима и как ее пережить.
— Вот и мы, — сказал Чаплин, наполняя маленький флигель движением и жизнью.
— Здравствуй, — Потин пожал протянутую женскую руку.
В комнате у окна стоял письменный стол с лампой, три стула, а в правом углу — заваленная книгами, видимо, бездействующая пишущая машинка в клетчатом чемоданчике.
— Какими судьбами? — спросила приезжего Чаплина. — Отдыхаешь где-нибудь поблизости?
— Да, — сказал Потин.
Ее лицо сужалось и заострялось книзу, сквозь тонкую смуглую кожу на шее и на висках просвечивали жилки цвета почти смытых следов чернил.
— Ну, рассказывай, — нетерпеливо попросила она. — Небось все уже рассказал без меня?
— Ничего он мне не рассказывал.
— Мы гуляли, — объяснил Потин. — Алексей показывал сад.
Жена накрыла скатертью письменный стол, поскольку другого в доме не было, а вести приезжего на кухню, где обычно обедали сами, ей не хотелось. Из этого Потин заключил, что гости для них редкость и что они рады его приходу.
Из окна было видно, как темнел склон с ливанскими кедрами и маленький кусочек моря, гораздо меньший, чем тот, которым они любовались с Чаплиным со смотровой площадки.
— Почему мне только полрюмки, бородач? — запротестовала женщина, когда они сели за стол. — Он всегда так, — пожаловалась она Потину. — Неусыпно стоит на страже моего здоровья. Ну, за твой приезд. И пусть у бородача характер станет более покладистым. Он запер меня в саду, и я ничего не знаю, кроме того, что передает радио.
— А радио передает, что у вас там плохая погода, — усмехнулся Чаплин.
— Неважная, — согласился Потин. — С вашей не сравнить.
— Что погода?.. Ты послушай, — она тронула Потина за рукав. — Полгода в санатории в Алупке-Саре, три с половиной — в ботаническом саду. Разве не достаточно? Мы оба, кажется, уже сыты этим климатом и этим садом по горло.
Потину было неудобно сидеть за письменным столом — некуда девать ноги. Они упирались в тумбу, и приходилось разворачивать их то в одну, то в другую сторону.
Стало совсем темно. Чаплин протянул руку и включил настольную лампу.
— Она меня в Москву отправляет, — сказал он. — Можно подумать, что вы занимаетесь там чем-то необыкновенным. Не хочет понять, что серьезно работать можно где угодно, и там не лучше, чем здесь.
«Что ж, — подумал Потин, — пусть себе как хотят». Он чувствовал тепло лампы и видел большую причудливую тень, которую отбрасывала фигура Чаплина. Эта тень занимала чуть ли не всю комнату, заслоняя ее от ночи и утверждая этот дом, определяя его пределы.
— Мне врачи не разрешают уезжать, — быстро проговорила жена, — а ты поезжай. Ко мне будешь наведываться время от времени. А когда разрешат, я и сама приеду.
Она говорила это просто, привычно, не вкладывая никакого иного, тайного смысла в слова. По ее спокойным, переставшим блестеть глазам было видно, что она не хочет услышать в ответ возражение или поймать одобрительный взгляд гостя. Видимо, не хуже Потина она понимала положение Чаплина и не меньше бывшего сослуживца желала ему успеха.
Потин знал, что привязанность, жалость и сострадание могут удерживать людей друг подле друга, но не мог поверить, что все эти чувства способны помешать талантливому ученому следовать своему призванию. Может быть, лет сто назад Чаплин сумел бы делать свое дело в маленькой домашней лаборатории, но в наши дни это было исключено.
Что за сила, называемая любовью или каким-нибудь другим не менее старомодным словом, заставлявшая в старину немощных барышень терять последние силы, а чрезмерно чувствительных юношей стрелять в себя из револьвера, таилась в этом сильном и вполне земном, лишенном предрассудков современном человеке? Нет, он не казался слабым. На ум приходили разные слова, которые могли бы объяснить причину, не позволявшую Чаплину уехать: порядочность, невозможность пойти на предательство — если только можно назвать предательством бегство из этого сада. Но чтобы так поступать, Чаплин должен быть убежден, по крайней мере, в том, что его жену вылечат не столько лекарства и южный воздух, сколько одно его присутствие здесь, то есть нечто совсем уж нематериальное и сомнительное в медицинском смысле. И хотя Потин не мог до конца понять и назвать, предательством чего именно стало бы возвращение Чаплина в Москву и кого, кроме этой женщины, оно касалось, он понимал, что Чаплин никогда не уедет один.
— Хорошо у вас здесь, — громко вздохнул Потин. — Море, погода чудесная.
— А у вас затяжные дожди. Это мы слышали, — сказала Чаплина. — Как дела на работе?
«Но, может быть, дело совсем не в том, — продолжал думать Потин. — Может, это у него с детства осталось — любовь к ливанским кедрам?»
— Какие у нас дела. Шеф не в чести, у лаборатории отобрали две комнаты.
— А Гриша?
— Все в том же качестве. Младший научный сотрудник.
«И зачем я все это говорю?» — удивлялся он.
— А ты?
— Как и Гриша.
Потин перехватил взгляд Чаплина, устремленный на него еще мгновение назад, — настороженный взгляд, но теперь уже успокоенный, обращенный на жену, и ему показалось необычным, как внимательно вслушивался Алексей в каждое слово этой хрупкой женщины, точно в них, даже самых пустяковых, содержались ответы на все вопросы, которые его занимали. Если раньше столь сосредоточенное выражение его лица свидетельствовало лишь об интересе к поведению неживой материи, то теперь он будто открыл для себя новый мир и, погрузившись в него, целиком уходил в изучение малейших признаков и оттенков жизни на лице жены, сидящей напротив. Все-таки Потину странно было видеть этого здоровяка Чаплина в таком положении. Сколько времени потребуется собирать по крохам, накапливать подобные признаки и оттенки?
— Если у вас такое болото, — сказал Чаплин, отвечая на замечание Потина, — то перебирайся к нам. У нас сухой климат.
— Возьмете?
— Постараемся, — пообещала Чаплина, — так уж и быть. И даже поселим рядом.
Они веселились до позднего вечера. Когда Потин взглянул на часы, было около одиннадцати. Чаплины заявили, что без чая не отпустят его. Жена пошла на кухню ставить чайник, включив по дороге верхний свет.
